Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник) - Александра Бруштейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бабушка смеется, довольная своей остротой.
Накануне Пасхи внезапно получается открытка от Лазаря из Харькова: он не приедет. Он здоров, – пусть мамаша не беспокоится, – но приехать он не может: надо заниматься.
Бабушка мужественно подавляет вздох.
– Ну-ну… Не надо грешить. Что ж? Будет на этот раз не семь брильянтов, а только шесть… Тоже не плохо! Конечно, досадно, но что поделаешь?
Бабушка украдкой смахивает слезу и рассказывает Басе, какой замечательный этот Лазарь, который не может приехать:
– Я тебе говорю, Бася, – Лазарь самый красивый из всех! И какой золотой мальчик! Праздник, другие гуляют, а он – нет, он учится!
Но Тима и Абраша почему-то понимающе перемигиваются.
– Он будет заниматься! – недоверчиво говорит Тима. – Не смешите меня, пожалуйста. Какой работяга…
– Тут что-нибудь да не так… – качает головой Абраша. – Такой затейник, такой выдумщик, как Лазарь, – он непременно выкинет какой-нибудь сюрприз!
Вообще Тима и Абраша всегда единомышленны и дружны. Только иногда они почему-то отчаянно ссорятся. Тогда, в гневе, они говорят друг о друге не иначе как в третьем лице и обращаются со своими обвинениями к кому-нибудь постороннему.
– Видите этого человека? – кричит Абраша, тыча разгневанно пальцем в сторону Тимы. – Я умру, но ему руки не подам! Никогда в жизни!
– Будь я проклят, если я когда-нибудь заговорю с этим человеком! – вторит ему Тима.
А через полчаса эти «человеки» обычно уже не помнят, как страшно они поругались.
В самый пасхальный вечер – в сумерки, еще «до первой звезды» (началом праздника считается появление на небе первой звезды) – мы все уже собрались у бабушки и дедушки и ждем, когда нас позовут к столу. И тут в передней раздается сильный, продолжительный звонок.
– Лазарь! Это Лазарь приехал! – кричит Абраша.
– Я же говорил, что Лазарь готовит сюрприз! – радуется Тима.
В самом деле это приехал Лазарь!
Все бросаются к нему, все рады, а бабушка, обняв его за шею и осыпая поцелуями, не может удержаться от материнской критики:
– Ох, Лазарь, Лазарь! Ну почему ты всегда делаешь все не так, как люди?
– А почему я должен все делать так, как люди? Пусть люди делают все так, как я! В общем, пожалуйста, прекратите торжественные речи: у меня хватило денег только на билет от Харькова сюда. Срочно ищу капиталиста, который заплатит двугривенный моему извозчику!
И вот мы все уже разместились за столом. Во главе стола бабушка и дедушка. Между ними – я, как единственная внучка (Сенечка пока не в счет). Папа с мамой, Николай, Мирон, Ганя, Лазарь. На крайнем конце стола – младшие, Тима и Абраша. С ними же сидит Пиня. Поездка на праздник в Кейданы к родителям стоила бы слишком дорого, – этого Пиня не может себе позволить. Поэтому, хотя сегодня и не его день (он обедает у бабушки и дедушки по воскресеньям), бабушка позвала Пиню на пасхальный ужин. Тима и Абраша слегка – в меру своих скромных возможностей – «прифрантили» Пиню: Абраша отдал ему свой галстук «в крапочку», а Тима дал ему (не насовсем, только на сегодняшний вечер!) свою рабочую куртку с заплатками на локтях. Пиня выглядит именинником и наслаждается ощущением, что он в праздничный вечер «в семье».
– Хорошо вам… – меланхолически вздыхает Абраша, обращаясь к братьям. – Всякое блюдо начинают со старших! А мы с Тимкой – последние: что останется от старших, то нам… Например, пупок от индейки или курицы… Тимка, ты когда-нибудь это ел? Я – никогда! Это всегда достается кому-нибудь из старших!
– Да-а… Очень плохо быть младшим! – поддерживает его Тима. – Шестым или седьмым…
– А ведь мальчишки-то правы! – вступается за них папа. – Сегодня первая порция каждого блюда дается младшим!
Бабушка не любит новшеств. Пусть все идет так, как заведено спокон веку отцами и дедами. Тимка с Абрашкой – еще сопляки. Ничего им не сделается от того, что они подождут своей очереди. «В жизни надо уметь ждать», – добавляет бабушка философски.
– Сопляки? – возмущенно кричат младшие. – Мы – сопляки?
Но все братья присоединяются к предложению папы: пусть сегодня последние будут первыми.
– И пупок пусть мамаша разделит между Тимкой и Абрашкой! – предлагает Лазарь.
Бабушке приходится уступить.
Какое веселое представление разыгрывают старшие! Николай, Мирон, Ганя, Лазарь – папу к этому не подпускают: он все кувырнет и опрокинет! – подносят первые порции праздничной трапезы младшим. С низким поклоном, с почтительными приговорами:
– Абрам Ефимович, пожалуйста!
– Тимофей Ефимович, просим, осчастливьте!
Младшие – они в самом деле еще желторотые птенцы, только недавно кончили гимназию – конфузятся, но страшно довольны. Дело, конечно, не в количестве: у бабушки наготовлено всего столько, что на всех хватило бы с избытком. Дело – в почете: никогда они такого почета и во сне не видали!
Я смотрю на маму, вижу, как она, нагнувшись к сидящему рядом с нею Николаю, шепчет ему что-то, показывая глазами на Пиню. На секунду удивившись, Николай понимающе кивает – и Пиня оказывается включенным в число младших, которым сегодня первое место и первая порция.
Праздничный ужин длится долго. К концу я даже слегка задремываю, привалившись к дедушкиному плечу. Мне ведь дали в рюмочке немножко вина, разбавленного водой. «Я – пьяная! – думаю я с гордостью. – Ужасно пьяная!» Сквозь дрему я слышу взрывы дружного смеха, веселые рассказы: каждый из «брильянтов» рассказывает о себе. Братья добродушно посмеиваются друг над другом. Особенно достается младшим, Тимке и Абрашке, за обжорливость.
– Караул! – кричит Мирон, который сегодня ради праздника настроен почти добродушно. – Держите детей! Пусть они наконец отвалятся от еды – ведь лопнут! Ей-богу, лопнут!
– Лопнут? – обиженно переспрашивает Абраша. – Хорошо тому, кто уже кончил университет и работает! Он сразу забывает студенческую голодовку. У нас в Варшаве…
– А у нас в Дерпте лучше, да? Сытее? – кричит Тима.
– А у нас в Харькове, хлопцы, тоже не так, как у мамаши в пасхальный вечер! – вступает в это состязание Лазарь.
Но все затихают, слушая, как Ганя рассказывает о своей петербургской работе. Гане очень посчастливилось: его взял к себе в ассистенты известный окулист, профессор Донберг. Под руководством Донберга Ганя ведет исследования и наблюдения над новым методом лечения страшной глазной болезни – глаукомы. Профессор Донберг доверяет Гане самостоятельно оперировать. Недавно профессор похвалил его: «У вас отличная рука. Из вас будет толк». Так и сказал профессор Донберг!
С какими сияющими лицами слушают Ганю дедушка и бабушка, сколько тепла и внимания на лицах всех братьев! Шутка ли, профессор Донберг, сам профессор Донберг, сказал нашему Гане, что из него будет толк!
– Брильянт! – шепчет бабушка растроганно. – Все – брильянты… – И, словно испугавшись, что мама может обидеться, бабушка обнимает и целует ее. – И жену тебе, Яков, Бог дал брильянтовую и дочку…
С тех пор прошло много десятков лет. Из тех, кто сидел за этим праздничным ужином, не осталось в живых никого, кроме одной меня. Нет бабушки, дедушки, Николая, Мирона, Лазаря. Умер Ганя, который в самом деле стал известным профессором. В Отечественную войну фашисты убили моих папу и маму. Тима и Абраша погибли от голода и холода во время ленинградской блокады… Но я помню этот пасхальный вечер, словно он происходил вчера! И свечи в двух высоких старых шандалах-подсвечниках, и отсветы их на скатерти, старенькой скатерти, старательно подштопанной бабушкиными руками, но празднично-белоснежной и прикрахмаленной. Счастливые лица бабушки и дедушки. Спокойные, мужественные лица семи братьев – дружных, понимающих друг друга с полуслова, сильных своей братской близостью. Они, эти братья, прошли суровую школу лишений, борьбы и потому смотрели вперед без страха, уверенные в себе.
Когда при мне говорят: «семья», «хорошая, дружная семья», я вспоминаю этих родных мне людей за праздничным столом, за которым нашлось место и для бездомного Пини, тоже завоевывающего себе трудом и лишениями место в жестокой жизни. И я понимаю: хорошая, дружная семья – это огромная сила!
(Кстати, на следующий день Пини за столом уже нет: старшие дяди мои дали ему денег на поездку домой, в Кейданы, к его родителям.)
Когда в тот вечер я уже лежу в своей постели, ко мне присаживается мама.
– Мамочка, ты – грустная? – спрашиваю я. – Почему ты грустная?
Мама отвечает не сразу. И говорит, словно сама с собой, в раздумье:
– Мишу вспоминаю. Брата моего. Твоего дядю… Ведь ему легче было пробиваться в жизни, чем этим семи братьям! Все имел, все получил даром, легко, без всякого труда… И – ничего в жизни не добился! Ничего из него не вышло…
